22 Червня 2015
1740
22 июня началась Великая Отечественная война. Некоторые читатели скажут: «А зачем писать о той войне, когда она и сейчас идёт на востоке?» Но мы не должны забывать и Первую мировую войну, и Вторую, длившуюся шесть лет и в которой погибло 72 миллиона человек.
Как гласила похоронка: «Погиб и похоронен в 17 км от Будапешта»…
А жили мы тогда в с. Дуболуговка на Нежинщине. Я часто ходил в небольшой парк в центре села. И видел, как бежали наши солдаты. Зрелище было ужасное: небритые, голодные, они бежали от немцев, оружия у них почти не было, часто одна винтовка на четверых. Лейтенант давал команду на привал на 10 минут. Они падали, переобувались, точнее – перематывали сырые от пота портянки. А проходя мимо меня, каждый из них что-то мне давал: "На, вспоминай солдата".
Это были открытки, часто деньги, которые уже были не в цене, книжечки и т.д. Домой я нес полную пазуху подарков. Мама плакала: " Боже мой, ведь они все погибнут! Не сегодня-завтра тут будут немцы... "
А через два дня мы увидели немецких мотоциклистов. Они были в касках и ярко-зеленых мундирах. На колясках их мотоциклов были установлены пулеметы. Проехав по центру села и увидев, что всё спокойно, они двинулись обратно. А через несколько часов в село вошли немецкие автоматчики. Для нас все они были страшными в своей страшной форме с непонятными для нас криками и командами. А со временем пошли и танковые соединения.
В воздухе кружили немецкие самолеты. С драконами на фюзеляжах. В поле они гонялись за каждым человеком. А иногда любили и пошутить. Так, моя знакомая девушка Валя шла в Комаровку, наш райцентр. Вдруг появился откуда ни возьмись немецкий самолет. Он летел так низко, что она даже увидела лицо улыбающегося немецкого пилота. Валя рассказывала: – В сильном страхе я выхватила платочек и давай им махать, мол счастливого пути – на что в ответ пилот бросил шоколадку и улетел. Но такие «штучки» были редкими, в основном они часто стреляли в жертву из пулемета. А часто бросали бочки с отверстиями – они завывали в воздухе так, что все холодело внутри.
Началась чёрная полоса оккупации. Все должны были работать в поле. Осенью мы пошли в школу. На уроки часто приходил комендант с плёткой в руке. Если ему что-то не нравилось, бил плёткой и учеников, и учителей.
Однажды я вышел со своего двора, а жили мы в самом центре села, и увидел крытую немецкую машину с красным крестом, такие были и у нас, в Красной Армии. Из кабины спрыгнул офицер с кокардой на фуражке – череп и кости – и повязкой на рукаве. Явно это был эсэсовец. Вышел и шофёр, он открыл задний борт кузова автомашины. О, Боже мой! Кузов был полностью забит нашими тяжело раненными пленными – они стонали, просили пить или просто добить. Но на это немцы не обращали внимания.
И вдруг поднялся политрук. У него не было челюсти. Видимо, её выбило осколком. Говорить он не мог и только показывал рукой на лоб – он просил добить его. Офицер крикнул что-то солдату. Тот снял автомат и повёл политрука через наш огород к берёзе. У солдата дрожали руки, он вскинул автомат. Выстрел-то произвел, но политрук как стоял, так и остался стоять, лишь руками шевелил – мол, я ещё живой. Тогда солдат выпустил целую очередь. Политрук, взмахнув руками, упал…
У меня волосы встали на голове. Люди, наблюдавшие эту сцену, навзрыд плакали. Офицер подошёл ко мне, взял меня за чёлку и сказал: – Комаровка, садись машина, дорога... Я понял: нужно провести до Комаровки. Я сел в машину меж офицером и водителем. Выехав за село, в сосны, офицер боязливо посмотрел по сторонам и залепетал: " Партизаны есть?".
Но самое страшное было впереди: за соснами, на перекрёстке дорог, на нас налетела авиация. Самолёты набросились на машину, раздались пулемётные очереди. Водитель вывалился мёртвым. Машина горит, горят и кричат раненые. А я за офицером побежал, еле попáдали в картошку, рядом сосны. Потом я убежал и добрался домой. А тут ещё и от мамы получил.
Зимой зайду в хату, а там только того и есть, так это ведро замёрзшей воды и больше ничего. Топить нечем – и мы с мамой бредём в лес, собираем сушняк, чтобы было чем протопить хату. Летом обрываем листья липы и клевера. Мать испечёт всё это – и получается что-то вроде хлеба. Эти лепёшки из листьев трещат на зубах, а зубы становятся чёрными, а что в желудке – и не спрашивайте.
Осенним днём 1943-го мы с бабушкой Верой бредём в Нежин к бабушкиной дочери. Пешком мальчику в 8 лет нужно пройти 35 км. Но мы бредём... Вдали слышится грохот канонады. Наши войска наступают. Под Нежином – большое скопище фашистов. Они злые и мечутся между техникой. Бедная бабушка боится за меня. И вот мы у тёти Стефании. Увидев нас, она всплеснула руками:
- Мама, Господь с вами, как вы могли решиться в такое время идти в Нежин?
– Но ведь мы за время оккупации ни разу не виделись…
И вот тут, в Нежине, я и увидел самое страшное. Станцию Нежин бомбили день и ночь. Горели цистерны с горючим и техникой. Немецкое главнокомандование уделяло Нежину большое внимание, ведь это был главный железнодорожный узел и последний укрепрайон перед Киевом.
Немцы бегали по улицами с засученными рукавами и автоматами. Стреляли по окнам. А на кладбище, неподалёку от дома тёти, стояли немецкие зенитки. Орудийные расчёты палили по нашим самолётам, что прорывались через линию фронта. Я видел, как взорвали водокачку и завод «Военстрой». Вокруг одни взрывы, крики, мольба о помощи, жидать которой было уже недолго…
А 15 сентября я вылез на забор и… по улице идут советские танки со звёздочками на броне! Танкисты улыбаются и весело помахивают нам руками. Нежин освободил 7-й гвардейский мехкорпус генерала И. П. Корчагина. А в соснах возле Дуболуговки стоял танковый полк. На квартире у нас стояли майор Ходеев, подполковник Сергеев и сержант Кулешов. Я с ними, особенно с Кулешовым, очень сдружился. Они с нами делились пайком, а бабушка Вера варила им суп, если было из чего. А в 1944 году полк покидал село.
Провожать вышли и старые, и малые. Очень плакали молодые женщины с маленькими «корчагинцами» на руках. А полк, сделав танками почетный круг перед собравшимися сельчанами, взял направление на запад. А я прощался со своим «братиком» Павлушей Кулешовым. – Ну, Леня, – сказала мама, – прощайся со своим фронтовым братиком. А мы стояли, смотрели один на одного и боялись пошевелиться. Потом кинулись одни к одному и с плачем расцеловались. Долго переписывались. А потом всё развеялось.
Нашёл я его через 40 лет. И вот мы в Москве на Киевском вокзале опять обнялись и плакали. Уже пожилыми людьми. Он приезжал ко мне в Нежин, ездили в Дуболуговку, в сосны, где они стояли. Он уже умер, но я часто вижу его в снах. И этому доволен. Хоть и во сне, но мы вместе…
Пусть вечно будет мир и люди не знают ни АТО, ни войны, а видят только чистое небо!
Леонид КУПРИЙ,
ветеран труда,
отличник народного образования
